Штурмбаннфюрер промолчал.
Небе поднес к губам тяжелую стопку. Он смаковал водку, опуская в неё длинный, как у ящерицы, язык. Немного помолчав, спросил:
– Знаете ли, Марш, зачем мы подмазываемся к американцам?
– Никак нет.
– Потому что сидим в дерьме. Скажу вам то, что вы не прочтете в газетах нашего коротышки доктора. Двадцать миллионов поселенцев на Востоке к 1960 году – таков был план Гиммлера. Девяносто миллионов – к концу столетия. Прекрасно. Переселили их как полагается. Беда в том, что половина хочет вернуться обратно. Представьте, Марш, эту глупость космических масштабов – жизненное пространство, в котором никто не хочет жить. Терроризм. – Он взмахнул стаканом, звякнув льдом. – Мне нет нужды говорить офицеру крипо, в какую серьезную опасность превратился терроризм. Американцы дают деньги, поставляют оружие, обеспечивают подготовку. Они двадцать лет снабжают красных. А у нас – молодые не хотят воевать, пожилые не хотят работать.
Он покачал седой головой, осуждая такое безрассудство, выловил кубик льда и стал шумно сосать.
– Гейдрих помешался на своей проамериканской политике. Он готов убивать, лишь бы её сохранить. Не в этом ли дело, Марш? Булер, Штукарт, Лютер – не угрожали ли они ей с какого-нибудь боку? – Небе изучающе уставился на Марша. Тот стоял навытяжку. – Вы, Марш, в некотором смысле являетесь насмешкой над самим собой. Когда-нибудь задумывались над этим?
– Никак нет.
– Никак нет… – передразнил его Небе. – Подумайте как следует над этим теперь. Мы задались целью создать сверхчеловека, вывести поколение, способное управлять империей, не так ли? Мы учили его руководствоваться суровой логикой, безжалостно, даже жестоко. Помните, что однажды сказал фюрер? «Мой самый большой подарок немцам состоит в том, что я научил их ясно мыслить». И что происходит? Не многие из вас, возможно, лучшие из вас, начинают обращать это беспощадно ясное мышление в наш адрес. Признаюсь, я рад, что уже стар. Я в страхе перед будущим. – Старик с минуту молчал, погруженный в собственные мысли. Наконец с разочарованным видом взял лупу. – Выходит, коррупция.
Шеф крипо ещё раз прочел докладную Марша, потом разорвал и бросил в мусорную корзину.
На страже имперского архива стояла Клио, муза истории, – обнаженная амазонка работы Адольфа Циглера, «имперского мастера по части лобковых кудрей». Она грозно глядела на Солдатский мемориальный зал на той стороне бульвара Победы, где стояла длинная очередь туристов, жаждавших увидеть останки Фридриха Великого. На покатостях её необъятной груди, словно альпинисты на поверхности ледника, сгрудились дикие голуби. Позади музы над входом в архив в полированный гранит врезан символ – золотой лист. На нем высечена цитата из фюрера: «ДЛЯ ЛЮБОЙ НАЦИИ ПРАВИЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РАВНОЦЕННА СТА ДИВИЗИЯМ».
Рудольф Хальдер провел Марша внутрь и поднялся с ним на третий этаж. Он распахивал двустворчатые двери, пропуская его вперед. Коридору с каменными стенами и каменным полом, казалось, не было конца.
– Впечатляет, да? – У себя на работе Хальдер говорил тоном профессионального историка, сочетавшим гордость с иронией. – Мы зовем этот стиль шутовско-тевтонским. Ты удивишься, узнав, что это самое большое здание архива в мире. Над нами два административных этажа. На этом этаже кабинеты исследователей и читальные залы. Под нами шесть этажей документов. Ты, друг мой, попираешь ногами историю своего рейха, историю фатерланда. А вот здесь, за светильником Клио, присматриваю я.
Они попали в монашескую келью: тесную, без окоп, стены сложены из гранитных блоков. На столе на полметра высились стопки бумаг, часть рассыпалась по полу. Всюду книги – сотни книг. Из каждой торчали бесчисленные закладки: разноцветные клочки бумаги, трамвайные билеты, обрывки сигаретных пачек, обгоревшие спички.
– Призвание историка – создать из хаоса ещё больший хаос.
Хальдер убрал с единственного стула стопку старых военных депеш и, стряхнув пыль, жестом пригласил Марша сесть.
– Руди, мне снова нужна твоя помощь.
Хальдер примостился на краешке стола.
– То месяцами от тебя ни слуху ни духу, а то вдруг появляешься дважды на неделе. Предполагаю, опять что-то связанное с делами Булера. Некролог я видел.
Марш кивнул.
– Должен предупредить, что теперь ты разговариваешь с отверженным. Даже просто встречаясь со мной, ты, возможно, подвергаешь себя опасности.
– Так даже интереснее. – Хальдер сложил вместе длинные пальцы и хрустнул суставами. – Валяй.
– Это действительно очень трудное дело. – Помолчав, Марш собрался с духом: – Итак, Булер, Вильгельм Штукарт и Мартин Лютер. Первых двух нет в живых, третий в бегах. Все трое, как тебе известно, высокопоставленные государственные служащие. Летом 1942 года они открыли банковский счет в Цюрихе. Сначала я считал, что они запрятали там кучу денег или произведений искусства, – как ты и предполагал, Булер по уши погряз в коррупции, – но теперь я думаю, что, скорее всего, это были документы.
– Что за документы?
– Точно не знаю.
– Деликатного характера?
– Вероятно.
– Одна проблема возникает сразу. Ты ведешь речь о трех разных ведомствах – министерствах иностранных дел, внутренних дел и генерал-губернаторстве, которое вообще не является министерством. Это тонны документов. Зави, я не преувеличиваю – буквально тонны.
– Архивы хранятся здесь?
– Министерские здесь. Генерал-губернаторские – в Кракау.
– У тебя есть к ним доступ?
– Официально – нет. Неофициально… – Он потряс костлявой кистью. – Может быть, если повезет. Но послушай, Зави, даже бегло просмотреть их – это займет всю жизнь. Что ты мне предлагаешь?
– Там должен быть ключ к разгадке. Возможно, отсутствуют какие-то документы.
– Но это же немыслимая задача!
– Я говорил тебе, дело очень трудное.
– И когда надо отыскать этот «ключ»?
– Мне нужно найти его сегодня до конца дня.
Хальдер взорвался, в его голосе перемешались скептицизм, ярость, издевка.
Марш тихо сказал:
– Руди, они грозят через три дня поставить меня перед судом чести СС. Ты знаешь, что это значит. Я должен найти его сейчас.
Хальдер поглядел на него, не веря своим ушам, потом отвернулся, пробормотав: «Дай подумать…»
Марш спросил:
– Можно закурить?
– В коридоре. Не здесь – сам понимаешь, бумаги…
Стоя за дверью, Марш слышал, как Хальдер метался по комнате. Посмотрел на часы – шесть часов. Длинный коридор был пуст. Большинство сотрудников, должно быть, ушли по домам – начался праздник. Марш подергал пару дверей – обе заперты. Третья открылась. Он снял трубку телефона, послушав тон гудка, набрал девятку. Тон изменился – городская линия. Шарли ответила сразу.
– Это я. У тебя все в порядке?
Она сообщила:
– У меня все хорошо. Я тут кое-что нашла – маленькую штучку.
– Не сейчас. Поговорим попозже.
Он хотел сказать ей что-то еще, но она положила трубку.
Теперь по телефону говорил Хальдер, его бодрый голос эхом отдавался в каменном коридоре.
– Эберхард? Добрый вечер… Верно, кое-кому из нас никакого покоя. Небольшой вопрос, если можно. Группа министерства внутренних дел… О, вот как? Хорошо. По отделам?.. Понял. Отлично. И все это сделано?..
Марш, закрыв глаза, прислонился к стене, стараясь не думать о бумажном море у себя под ногами. Ну давай же, Руди! Давай!
Он слышал, как звякнул телефон, когда Хальдер опустил трубку на рычаг. Спустя несколько секунд Руди появился в коридоре, натягивая пиджак. Из нагрудного кармана торчало множество авторучек.
– Небольшая удача. Мой коллега сказал, что на дела министерства внутренних дел по крайней мере есть каталог.
Он стремительно зашагал по коридору. Марш не отставал от него.
– Что это значит?
– Это значит, что там должен быть основной указатель, по которому мы определим, какие документы побывали на столе Штукарта и когда. – Он постучал по кнопкам у лифта. Никакого результата. – Похоже, они отключили эту штуку на ночь. Придется спускаться пешком. – Пока они гремели ногами по широкой винтовой лестнице, Хальдер громогласно объяснял: – Понимаешь, мы нарушаем все правила. У меня допуск к военным архивам, архивам Восточного фронта, но не к документам правительственных органов, внутренним делам. Если нас остановят, тебе придется наплести охране что-нибудь такое о полицейских проблемах, чтобы им потребовалась пара часов для проверки. А что до меня, то я так просто, оказываю тебе услугу, понял?